ГЛАВА 8. Палач.

Канун Нового года, а праздника не ощущалось. Я и прошлый Новый год встречала невесёлая. Одна с ёлочкой и бутылкой. 1942 год я встречаю с мамой и Дашей. Всё равно не праздничное настроение. Мы даже ёлку не ставили. В этом году очень многих потеряли. В трауре не ходили, но отмечать с размахом, как раньше, не хотели.

Тридцатого декабря утром я вышла на улицу. К Милице надо было зайти. Ей помощь в чём-то понадобилась. Отказать подруге я не могла. Итак Кривиличке должна, как земля колхозу.

Жили через дорогу. Только она на горе, а мы в низине. Я подумала, что одеваться. Не гулять же по морозу. Пять минут и Кривиличкин дом. Не замёрзну. Накинув мамино старое пальто и всунув ноги в валенки, я выскочила за дверь.

Ох, и мороз! Первое что пришло в голову. Пар от моего дыхания, сразу оседал на ресницах. Восемь утра, а солнце ярко светило на голубом небе. Лучи, отражающиеся от белоснежного снега, ослепляли.. Они заслезились и я зажмурилась. В доме было потемнее. Да, и спала я плохо. У Даши начал резаться первый зубик. Мы по очереди с мамой носили её на руках. Температуры не было, но малышка капризничала и тянула кулачок в ротик.

Путь к подруге занял непривычные пять минут. Снега за ночь много навалило. Дорогу не чистили. Пробираясь по сугробам, я встретила Залю. Жену еврея. Она была белоруска, а Залей звали из-за фамилии мужа Зальцман. Они в браке прожили уже больше тридцати лет. Душа в душу, как говорится. Только детей у них не было. Взяли из детдома двоих и вырастили, не хуже родных, если бы они были. Сыновья выросли и разъехались по другим городам. К ним наведывались часто до войны. Когда евреев стали сгонять в гетто, супруг запретил Зале следовать за ним. Так она все эти месяцы бегала к воротам гетто. Ждала, когда мужа сможет увидеть. Передавала ему еду и тёплые вещи.

Сегодня Заля прыгала по глубоким сугробам, как косуля, таща через плечо валенки и в руках корзину. Такой резвой её ещё не видела. Я чуть ползу через эти сугробы, а пятидесятилетняя женщина — летит.

Я окрикнула спортсменку:

— Куда так спешишь, тёть Маруся?

Она не останавливаясь бросила:

— Их в Оршу поведут! Уже строят! — и, прибавляя ход, — Ох, лишь бы успеть. Только бы успеть!

Недолго я осмысливала её слова и побежала следом.

Зачем в Оршу? Да, по такому морозу. Там же дети, женщины, старики, больные. Не дойдут! Околеют. А больше всего я переживала за бабушку Есфирь. В последнюю нашу встречу, она была очень слаба.

Мы почти успели. Людей построив по четыре в каждой шеренге, только стали выводить из гетто.

Их разбудили, вытолкали на мороз, не дав даже собрать вещи. Наверно, фашисты считали, что в оршанском гетто им не пригодятся тёплая одежда. Кутаясь в изодранные тряпки и грязные одеяла, некоторые уже тряслись замерзая. Женщины прижимали к себе детей, стараясь хоть как-то согреть их маленькие исхудавшие тельца. Полуодетые и измождённые они ели шли. На это нельзя было смотреть без слёз. Все, кто пришёл проводить евреев сенненкого гетто, шептал: «До Орши в такой мороз они не дойдут.copy right hot novel pub