Так бывает: существуешь в какой-то ситуации, поток событий тебя несёт, подумать не успеваешь, а потом вдруг в один момент перещёлкивается что-то в голове – и всё встаёт на свои места. И ты видишь, как ситуация выглядит на самом деле. С Граниным это случилось в одно бледносолнечное ноябрьское утро, когда они с Германом собирались на работу.

Розен, прислонившись задом к подоконнику, с аппетитом грыз яблоко, Пётр Яковлевич, стоя, допивал свой чай, и вдруг… Наверное прибитая инеем трава на газоне под окном навела его на эти мысли, но Гранин неожиданно ярко вспомнил, каким холодом повеяло от Розена, когда он впервые зацепился взглядом за его губы и посмотрел на Германа не просто с нежностью, а с желанием. Кажется, это было в тот день, когда они заключили пари.

Это воспоминание как шаткая костяшка домино запустило цепную реак-цию – все прочие эпизоды, роняя друг друга, выстлались в одну дорожку и Гранин чуть чаем не поперхнулся.

– Гера, а ведь ты меня не соблазнял, – с ужасом произнёс он.

– Нет, – цокнул Герман, помотав головой. И с интересом оглядел обкусанное яблоко.

– Я, получается… О, Господи! – Гранину показалось, что он чувствует, как волосы на его голове седеют. Он схватился за сердце – в груди заныло. Громыхнул, не глядя, чашкой об стол и пошёл из кухни вон – смотреть Гер-ману в глаза было ужасно стыдно.

– Стоять. – Такого властного тона ослушаться было невозможно. – Подошёл ко мне и обнял. Быстро.

И Пётр Яковлевич подошёл – не поднимая глаз. И ткнулся лицом Розену в грудь. Устроил ладони на его боках, пережидая, пока стихия внутри уляжется, пока сознание перестанет его беспощадной ясностью своей, как солнечными стрелами Аполлона, расстреливать.

– Ты же карту мою видел? – бесстрастно допрашивал Герман. Он крепко обхватил Гранина одной рукой за талию – чтоб не сбежал, а вторую запустил ему в волосы и тянул – ощутимо так, пропуская пряди между пальцев.

Пётр Яковлевич промычал что-то невнятно, но согласно.

– Ты же знаешь, что я асексуал?

Гранин попытался кивнуть, всё так же вжимаясь лицом в розеновский пиджак. Знал, знал. Потому и внимания не обращал на розеновские дурачества. А потом… Что потом?

– Я не понимаю, Гер. Я не понимаю, как так получилось, – простонал он покаянно. И сам Германа обвил руками – по-девичьи, за шею. Так утыкаться в него было гораздо удобней – Пётр Яковлевич, хоть и был ниже ростом, но не настолько, чтобы шея не ныла, когда он склонял голову Герману на грудь.

– Я тебе сейчас расскажу, как. – Розен оставил гранинские волосы в покое и обеими руками к себе Петра Яковлевич прижал. Получалось, что говорил он теперь интимно – на ухо. – Ты же влюбился в меня ещё прошлый раз. Влюбился?

Пётр Яковлевич горестно вздохнул – влюбился. Теперь он готов был это признать. Теперь он и сам это ясно видел.

– Вот. Но был ты человеком скромным, правильным, неискушённым, потому влюблённость твоя осталась только в голове.

Пётр Яковлевич вжался в Розена теснее – ему хотелось исчезнуть. Как вариант – врасти в Германа и перестать себя осознавать, чтобы жгучий стыд больше не терзал, не мучил.copy right hot novel pub