Возвращаться в этот дворец с заднего входа, с той стороны, куда входят слуги, оказалось для меня намного лучше, чем входить в него по мраморным ступеням вместе с Рамилем. На меня никто не глазел, никто не трогал. Я никого не интересовала. Но где-то там внутри, там, где все еще жила какая-то жалкая надежда, где жила любовь, все еще содрогающаяся в предсмертных судорогах и никак не умирающая, мне было больно.

«– То есть мне не показалось, что белоснежная русская красавица воротит от меня нос? Что такое? Все еще мечтаешь вернуться домой или хотела найти кого-то побогаче?

– Не показалось! Я не хочу быть второй и третьей женой, лучше быть игрушкой и шлюхой, так честнее. Я не хочу, как она… смотреть на твоих новых любовниц и жен, не стану я склонять головы и преклонять колени, ожидая великой царской милости. Я не в таком мире росла! Я росла там, где у мужчины есть только одна женщина, а все остальное считается изменой! И где любовь не покупают за деньги и не принуждают к ней.

И он усмехнулся снова, а глаза посветлели, и в уголках появились забавные морщинки, а потом рассмеялся громко и весело, его настроение изменилось по щелчку пальцев. Как же сильно преображается его лицо, когда он смеется… не устану этому поражаться каждый раз. И смех… когда он искренний – такой заразительный.

– Маленькая ревнивая, Альшита… не хочет делить меня с другими женщинами? В этом вся проблема?

Склонился к моему лицу, а я уперлась руками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть.

– Чтобы ревновать, надо любить! – выпалила я, а он рассмеялся еще сильнее и провел ладонью по моей щеке, лаская скулу большим пальцем и всматриваясь мне в глаза своими проклятыми зелеными ядовитыми омутами ада.

– Ревность – это сердце самой любви, Альшита. Нет ревности без любви, а любви без ревности. Они единое целое, – наклонился, преодолевая сопротивление и скользя щекой по моей щеке, вызывая этой нежностью трепет во всем теле, – глупая, маленькая зима. Ничего ты не понимаешь, – шепот щекочет мочку уха, и пальцы, впившиеся в его плечи, ослабевают, и руки невольно тянутся обхватить мощную шею, чтобы привлечь к себе. – Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена, можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница, но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина!

Сердце дрогнуло так болезненно, что показалось, оно ударилось о ребра и разбилось, руки невольно взметнулись вверх и зарылись в короткие густые волосы на его затылке.

– Тоже любишь Омара Хаяма? – и сама невольно потерлась щекой о его щеку. Впервые не колючая, а гладко выбритая, и так умопомрачительно от него пахнет страстью.

– Ана Ба-хеб-бек… Альшита»…

Тряхнула головой и проглотила слезы, не позволяя им скатиться из глаз… Ана Ба-хеб-бек… только эхо от этих слов, только боль, только страдания. А ей… своей новой жене он говорит их? А ведь тогда… я ведь была счастлива рядом с ним, я с ума сходила от его признаний. Я уже любила его, хоть и не признавалась себе в этом Сколько раз во снах я слышала его голосом «я люблю тебя» и просыпалась в слезах. Только ты никогда не поверишь мне, Аднан ибн Кадир. Ты слеп в своей ненависти… ты жесток в ней. Ты хуже лютого зверя. Тот хотя бы не мучит, а сразу перегрызает горло!

***

Меня вели все в то же крыло, но по другой лестнице. Скорее всего, мою бывшую спальню уже отдали новой жене Аднана. Рядом с его покоями, чтобы мог входить к ней и брать её, когда захочет. Как когда-то со мной. Кажется, я начинаю привыкать к боли, и она уже не заставляет меня задыхаться от едких приступов.

Условия здесь, конечно, отличались от тех, что были раньше в покоях наложниц и жен, но после пустыни и ночлега в грязном сарае мне снова мягкая постель и душевая покажутся истинным раем на земле. И мне все равно – будет ли здесь царская роскошь или нет. Я смертельно устала. Я просто хочу упасть на настоящую постель и уснуть хотя бы на несколько часов. Но мою комнату мне еще не показали.

Здесь всем заправляла Бахиджа. Меня отдали в ее распоряжение, едва я ступила ногой на второй этаж. Навстречу тут же вышла высокая, полная женщина, укутанная в темно-бордовый хиджаб, расшитый золотыми нитками. Ее лицо было обсыпано рябыми пигментными пятнами, а глаза имели грязно-болотный цвет. На вид невозможно было определить ее возраст. Но суровые складки в уголках губ и надменный взгляд не располагали к доверию и расслаблению. Увидев меня, она вздернула одну бровь и бросила злобный взгляд на слугу, который меня привел:

– И почему все это должно свалиться на меня? Почему ее не отправили в покои к женам господина Кадира?

– Откуда мне знать?

– Конечно, откуда тебе знать. Ты никогда и ничего не знаешь. Рамиль, шельма, знает об этом? Знает, что я теперь должна присматривать за бывшей шармутой хозяина и беспокоиться о том, чтоб ей здесь глаза не выдряпали?

У меня вся краска прилила к лицу и руки сжались в кулаки – она меня узнала. Они все меня здесь узнают. И снова ненависть, снова неприкрытая лютая ярость.

– Что хорошего в том, что здесь будет болтаться эта девица, которая в немилости у Господина и госпожи Заремы? И весь гнев падет на мою голову, едва та ее увидит! А если обидит, то снова падет гнев на мою голову уже от Господина.

– Вряд ли от Господина, – посмел тихо заметить слуга.

– Много ты понимаешь! Я здесь не первый день. Сегодня у него в опале, а завтра у него в постели. Была б по-настоящему в опале, не было б ее во дворце. Избавился бы давно, а не искал местечко потеплее да посытнее. Натерпимся мы с ней горя. Помяни мое слово, Мурад. Идем за мной, русская.

Даже не взглянув на меня, она пошла вперед тяжелой походкой, а я следом. Остановилась перед дверью, загремела ключами, отперла ее и прошла внутрь. Помещение напоминало склад. Она включила свет. Взяла белье с верхней полки и нечто пестрое на соседней, продолжая что-то ворчать себе под нос, а мне было все равно. Большего унижения, чем прислуживание его первой жене, он и не мог для меня придумать. Хотя хуже было бы прислуживать той… что сейчас в милости и купается в его ласке. Боже! Как я могу думать, что хуже и что лучше. Мы в современном мире, а я в рабстве, и ко мне относятся как к собаке, которую иногда гладят, а иногда колотят. Бахиджа подошла ко мне и сунула мне в руки постельное белье и одежду.

– Слушай меня внимательно, русская. Не помню твоего имени…

– Настя! – сказала я и вздёрнула подбородок.copy right hot novel pub